ПУБЛИКАЦИИ В.И. ШУБИНА

 В. И. Шубин

 БОГ КАК ВЫСШАЯ ЦЕННОСТЬ

Ценность есть субъективный образ чего-то желаемого, потребного, но отсутствующего в данный момент в объективной реальности. Осознание ценностей может принять форму мечты, утопии, теории, но прежде всего и всегда - идеала, в котором выражается цель и смысл человеческой жизнедеятельности. Но цели бывают разные: сиюминутные и отдаленные, возвышенные и низменные, - а потому и ценности необходимо имеют свою иерархию.

Проблема иерархии ценностей нашла фундаментальную философскую разработку в трудах Макса Шелера. Идея Бога рассматривалась им как высшая ценность, а любовь к Богу - как высшая форма любви и феноменальный акт. Становление человека как духовного существа есть, по Шелеру, осуществление божественного в человеке, акт же любовного созерцания абсолютных ценностей есть одновременно проявление божественной любви. Шелер, несомненно, прав, - смысложизненные ценности высвечивают всю перспективу человеческой жизни, эпохи, общественного строя, наконец, всей совокупности социального бытия.

В современном мире, расколотом на блоки, классы, этносы, конфессии, нет единой системы ценностей, что и выражается в хаосе разных идеологий и мировоззренческих ориентации. Однако в истории духовных исканий всегда пульсировало стремление к обоснованию единой шкалы абсолютных ценностей, не зависящих от эпохи и эмпирической данности. Учения Конфуция, Будды, Платона, Канта и других мыслителей отвечали на потребность обуздать индивидуализм и плюрализм в смысложизненной проблематике, обосновать универсальные ценности, которые служили бы индивиду и человечеству маяками в духовном самообретении. Особенно же напряженно звучит тема абсо­лютных ценностей в мировых религиях, в частности в христианстве. В религии нет и не может быть прогресса. Ее догматы как духовные аксиомы даны самим Богом через пророков или Богочеловека в акте Откровения, и люди не могут их произвольно изменить. Ценности, предлагаемые религией, поэтому всегда абсолютны, априорны и универсальны, обращены ко всем людям и эпохам. Может меняться церковная жизнь, но не религиозная идея, попытка, реформировать которую всегда рассматривалась как ересь. Бог есть высшая ценность. И вера в Него, служение Ему добрыми делами определяет смысл жизни верующего. Бог дал человеку разум, свободную волю и бессмертную душу, и последний должен воспринимать их как ценности нетленные, дабы использовать Разум для различения Истины от лжи; волю - для свершения Добра и противостояния злу, а все это в совокупности для спасения Души как частицы Бога в себе. В христианской и особенно в православной традиции в качестве вневременных ценностей как святых идеалов всегда рассматривались Вера, Надежда и Любовь. Вера в Бога и высокое предназначение человека как Образа Божия; Надежда - на Спасение; Любовь - к Богу и ближнему своему. Но вера без дел мертва, поэтому христианство призывает творить Добро, проявляя добротолюбие в поступке, а не на словах, а без Любви это невозможно. Единство Добра и Любви актуализирует Красоту помысла и деяния и позволяет увидеть ее во всем тварном мире. При этом Разум как ценность не отвергается, хотя и постулируется примат Веры, а значит, к триеди­ной абсолютной ценности Веры-Надежды-Любви добавляется четвер­тая - София, то есть Премудрость. Не Христос ли сказал: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим» (Мат. 22, 37). Абсолютной ценностью является и Совесть как «голос Бога» в человеке. Совесть - внутренняя духовная сила личности, ее самосуд, критерий самооценки, подсказывающий человеку, где грань между добром и злом, честью и бесчестием, справедливостью и несправедливостью. Разум сам по себе, отъятый от Любви и Совести, склонен к апологии зла, что и имело место у киренаиков в античности или у маркиза де Сада и Ницше в Новое время. Никакая религия, а уж тем более христианство, не превращает зло в ценность и не оправдывает его.

Наличие мирового зла провоцирует как на воспевание его, так и на сомнение во всеблагости Бога. Кажется непонятным, почему Бог допускает зло, терпит злые дела негодяев, обрекающих множество людей на горе, нужду и страдания. Не пускаясь в собственные попытки теодицеи, остановимся, тем не менее, на двух моментах. Во-первых, под злом в религиозно-церковной традиции понимаются не лишения и беды, а грех и нравственная вина. Любой поступок, акт, действие есть объективация внутренних импульсов. Во-вторых, религия и церковь, в соответствии с Писанием, первой причиной существования зла в мире считают свободу воли человека. Да, свобода - величайшая ценность, порой равная ценности жизни, она способна инициировать добрые поступки и помыслы, но равно и злые, когда переходит в произвол. Весь вопрос в том, свобода от чего и для чего?

Здесь никто не может и не смеет сделать выбор за человека. Лишить его права свободного выбора означает низвести его до уровня животного или машины, ибо только строго детерминированная система не имеет свободы выбора. Поэтому, отпуская человека на свободу, Творец снабдил его противоядиями от произвола: верой, любовью, разумом, совестью, чувствами добра, вины и ответственности - одним словом, всеми подлинно человеческими экзистенциалами. Груз свободы тяжек, и не соотнесенная с иными ценностями, превращенная в самоценность свобода оборачивается своей противоположностью. Романы Достоевского блистательно иллюстрируют это.

К сожалению, европейская цивилизация, начиная с эпохи Возрождения, неуклонно двигалась по пути абсолютизации технической мощи и материальных ценностей. В духовной сфере происходило неостано­вимое падение от релятивизма к нигилизму. Если доверять науке, - антропоид превратился в человека, овладев орудиями труда и речью, развив средства производства и общения. Пусть антропологи роются в фактах, ища в подтверждение своей концепции человека вечно ускользающее от них «недющее от них «нед однако бесспорно, что человек есть единственное на Земле существо, способное объединить в себе материю и дух, природу и культуру, средство и цель. Однако три последние технические революции: создание паровой машины, изобретение электродвигателя, прорыв к атомной энергии и кибернетическим устройствам - лишь углубили тенденцию к автоматизации, то есть к отчуждению, к превращению самого человека в «вещь в себе», все менее контролируемую аксиологией человеческих целей. Человек стал производить все технически возможное вместо того, чтобы утверждать необходимое. Иерархия ценностей была перевернута. Не люди морально обуздали технику, а техника продиктовала людям свою «мораль», стала порождать в человеке потребности вместо того, чтобы удовлетворять их по мере человеческих надобностей.

В мире, где господствует прибыль, производство ради получения ее превращается в цель. Тому же служит и потребление, искусственно подогреваемое, переходящее в сверхпотребление. Обществу же сверх-потребления уже не до абсолютных ценностей: оно по сути дела превращается в атомизированный хаос, упорядоченный только сиюминутными и меркантильными целями. Думать о вечном и высоком некогда. Все бегут, не зная, куда и зачем, и эта безумная гонка становится нормой жизни. Техническая власть над природой усиливается, но духовная власть над собственной судьбой ослабевает. Человек становится рабом потребления и средств массовой информации, это потребление ему навязывающих.

Если с социологической точки зрения общество есть причина, а индивид - следствие, то с аксиологической, то есть ценностной — все наоборот: личность есть цель, а общество - средство. Ведь только в индивидуальном творчестве представления превращаются в идеи, желания - в идеалы, а необходимость - в свободу. Не случайно Н. А. Бердяев так страстно опровергал антиперсоналистические концепции человека. Высшей ценностью, утверждал он, является не масса, а личность, понимаемая как носитель духовности, как устремленная к трансцендентному. Электронный этап развития средств производства и общения по идее мог бы способствовать расцвету человеческой личности, но при условии, что содержание масс-медиа служит формированию позитивных ценностей. Этого, однако, не произошло! Массовое производство увеличило дозу свободного времени, но человек был тут же затянут в обезличивающую атмосферу массового общения. Непрерывная бомбардировка все возрастающим количеством аудио -, видеоинформации, которой подвергается современный среднестатистический индивид, не оставляет ему времени для размышления, критической оценки, какой бы то ни было свободной рефлексии. Его внутренняя жизнь подавляется наружной, личные усилия подменяются бытовым и социальным комфортом, духовные искания - конформизмом. Радио, кино, телевидение не разговаривают с человеком, а адресуются к нему. Рецепторы не в состоянии ответить передатчику с помощью того же кода и по тем же каналам. Выключение аппарата или уход из зала никак не влияют на сообщение, ибо все равно отсутствует обратная связь. Результат один: сужается семиотическое поле и, как следствие - ослабевает критический дух индивида, а значит, дистанция между чувственным и интеллигибельным измерениями в культуре, содержащей высокие ценности, - не преодолевается. Индивид обречен на потребление «массовой культуры», не только аморальной фактически, но антиморальной по определению.

Высокие ценности для своей ассимиляции требуют не жиденького «шоу» и не пассивного робота, а направленных творческих усилий. Только так возможно восхождение от полученной информации и личного опыта к собственной позиции в смысложизненной проблематике. Акт творчества - противоядие против агрессивного потребительства, источник жизненного наслаждения, не сравнимый с потреблением ве­щей и зрелищ. Камю прав: Сизиф был счастливым человеком, ему больше радости доставлял подъем камня в гору, чем достижение ее вершины. Лессингу тоже бóльшую радость доставлял процесс поиска истины, чем ее обретение. Наслаждение, переживаемое в творческих усилиях, глубже и продолжительней, чем радость, испытываемая от результата. И единственный способ жить по-человечески - это превратить свою жизнь в созидательное творчество.

Отступление гуманитарной культуры перед сциентистской мстит за себя, усиливает роботизацию человека и релятивизацию ценностей. Печален сам по себе факт, что современная мировая культура есть научно-техническая культура, цитаделью которой является  Америка. Уже одно это свидетельствует об оскудении религиозной идеи и угасании культуры. Гуманитарный вектор в культуре - и это надо понять! - не может выжить в мире, в котором «Бог мертв», так как в таком мире слабеет присутствие идеала, а значит, и абсолютных ценностей, атрофируется духовное измерение бытия и самого человека, неизбежно усиливается самодовлеющая телесность в таких ее формах, как техницизм, вещизм, безудержный гедонизм, всеразъедающий скепсис и нигилизм. Ситуация не то что тяжелая, а безысходно жуткая, поскольку новые поколения социализируются в этом бездуховном плюрализме, и никто толком не знает, как и с помощью каких механизмов воскресить Бога в культуре.

Забвение вечного обрекает человека на голую повседневность. Человек же, в отличие от животного или робота, должен жить в духе, культуре и свободе. Но прийти к этому он может, лишь вписав быстротечность жизни, повседневность экзистенции в вечность, лишь прикоснувшись к неумирающему Абсолюту. Именно в этой особенности выходить за пределы данности проявляется величие и свобода человеческого духа. Постулирование особого, сверхприродного мира - мира вечных, надындивидуальных ценностей - существенная черта не только религии, но и культуры вообще. Поиски и раскрытие вечного в преходящем, абсолютного - в относительном, бесконечного - в конечном, - такова суть и спасительная функция духовной культуры. На языке философии это называется трансцендированием. Это есть признание некой другой, априорной реальности, ценностей и идеалов, превышающих интересы и заботы смертного индивида, вписывающих его жизненный мир в сверхприродное бытие.

Такая функция культуры предопределена трагическим и неустранимым противоречием между смертностью индивида и кажущимся бессмертием человечества. Но человек способен выжить лишь в моральном, то есть единственно человеческом облике, а моральный облик человека сохраняется лишь в том случае, если он исходит из ценностей и ориентиров, выходящих за рамки скоротечной земной жизни, если ощущает себя исполнителем высших, надличностных идеалов и целей. Этому как раз и учит религиозное мировоззрение. Забвение, а то и агрессивное отрицание абсолютных ценностей порождает практику аморализма. Индивид сбивается на путь гедонизма с его главной установкой: «Лови момент!» - ибо жизнь коротка и надо взять от нее все возможное для тела, а ничего другого для гедоника и нет. Разумеется, смерть, - бесспорный факт бытия, - неизбежно генерирует пессимизм и гедонизм. Лишь в религиозном плане жизнь есть большее, чем жизнь тела, и лишь в религиозном плане подлинно возможна иерархия ценностей. И если под лозунгом «Лови момент!» утверждается в современном мире циничное и чисто утилитарное отношение к природе, к человеку, если отрицаются моральные ценности и предаются забвению высшие идеалы, значит, цивилизация серьезно больна.

Трагедия современности в том, что приходится отстаивать христианскую антропологию как бы заново, причем вроде бы никто и не запрещает, гонений нет. Храмы стоят, а вера угасла. Ситуация в своем роде более трудная, чем в первые века христианства, поэтому не стоит уж слишком ликовать по поводу прошедшего юбилея. Духовная ситуация нашего времени трагична, но особенно ужасает то, что трагизм ее не воспринимается. Мы не замечаем, что всадники Апокалипсиса уже скачут по земле. В массовом менталитете господствует «смеховая культура», безбожная комедия вытеснила осознание трагедийной ситуации. Воистину, безбожие есть тягчайшее помрачение разума.

Питирим Сорокин в работе «Кризис нашего времени» подтверждает эту духовную диагностику убийственными фактами. Вот соотношение в процентах религиозных и светских картин в живописи по векам! В XI-XII веках - 94,7% религиозные, а 5,3% светские; в XX веке 3,9% религиозные, а 96,1% светские. Стало быть, чувственные формы искусства неуклонно нарастали и окончательно победили, то есть функция наслаждения, начисто подавила начало духовного восхождения. Число научно-технических открытий имеет ту же тенденцию: в XII веке - всего 12, а в XX только с 1901 по 1908 годы - 862. Кому неизвестно, что наука и техника - феномен сугубо светский, прагматический. При таком «прогрессе» эрозия абсолютных ценностей была неизбежна. Вот каково, по Сорокину, соотношение абсолютной и относительной (то есть чувственной) этики счастья (гедонизм, утилитаризм, прагматизм): системы чувственной этики в период с 1400 по 1500 годы -  8,7%, абсолютной - 91,3%, в период с 1900 по 1920 годы - чувственной этики 43,0%, а абсолютной - 57,0%. Но с тех пор прошло 80 лет, и не трудно догадаться, что этика абсолюта сейчас окончательно сдала позиции этике счастья, понимаемой гедонистически.

Сходная картина в соотношении сторонников абсолютных и релятивистских ценностей среди выдающихся мыслителей. В период с 1300 по 1400 годы релятивистские ценности разделяли 20,8% выдающихся мыслителей, абсолютные же - 79,2%; в период с 1900 по 1920 годы релятивистские ценности разделяли 48,6%, а абсолютные - 51,4%. И опять-таки, с тех пор много воды утекло.  «Приближаясь к современному состоянию, мы приходим в шок от того контраста, с которым сталкиваемся. Искусство постепенно становится товарным, произведенным в первую очередь для продажи, ...ради реакции, потребительства, развлечения и удовольствия, для стимуляции усталых нервов и сексуального возбуждения... В результате божественные ценности искусства умирают и во мнении публики. Граница между истинным искусством и развлечением стирается; стандарты истинного искусства исчезают и постепенно заменяются фальшивыми критериями псевдоискусства» [1, 451-452]. Эти строки написаны знаменитым профессором Гарвардского университета,  родившимся в таежной деревеньке Вологодской области и волею судеб заброшенным в оплот современной научно-технической цивилизации. Он знал, о чем писал, но в наше время (Сорокин скончался в 1968 году) шок еще глубже, еще острее. Падение искусства продолжалось все столетие. Если классическое искусство было направлено на утверждение божественных ценностей, духовно-экзистенциальных абсолютов и смыслов, авангард - на поиски новых ценностей в трагической обстановке духовных крушений рубежа XIX-XX веков, то постмодернизм есть намеренная утрата смыслов, их коверканье, разрушение художественной формы без всякого искреннего поиска.

Историческим моментом слома в христианском богосознании стала эпоха ренессансного гуманизма, когда искусство тайно возжелало больше служить человеку, чем Богу. Процесс увядания европейского христианского богосознания растянулся на столетия, но начало было положено уже в таких явлениях духовной культуры, как «Декамерон», где измученный церковным террором человек впервые открыто, объявил, что все человеческое праведно и ничто человеческое не чуждо, где трудный и всегда недостижимый идеал был, наконец, сменен легкой и вполне доступной реалией. Еще могущественно было религиозное дыхание средневековья, и путь к последней глухой стене безбожия был еще долог. Еще впереди были взлеты отдельных творческих  гениев, в которых торжествовало живое богосознание и целостная богочеловечность. Возможно (и об этом говорят религиозные мыслители), само гуманистическое богоотступничество человека было неизбежным моментом самопознания, ибо рано или поздно он должен был духовно пережить богоданность творческой свободы, познать себя не только падшим созданием, но и сыном Божьим, вместилищем не только греха, но и обетований Господних. И чтобы сделать это, он в своей духовной эмпирии должен был пройти через бунт, через богоборчество, …должен был испытать свою глупую самонадеянность и пережить богооставленность. Сама история этого бунта длинна и драматична. Она охватывает времена новой и новейшей европейской истории, захватывая, так или иначе, не только западно-христианский, но и восточно-христианский мир. История бунта человека против Бога - явление громадное по своему духовному масштабу. С земли, то есть увиденная мирским взором, она представляется величественной. Но узренная духовно, эта история открывается как событие страшное, катастрофическое, ...как громадная арка, одним краем еще держащаяся на целостном богосознании христианина, впервые воскликнувшего — «ты велик, человек!», а другим краем рухнувшая во тьму ницшевского «Бог умер!». Эта тьма и есть наша эпоха, эпоха «умершего» Бога, которая в действительности есть эпоха потерянного человека. Бог никогда не умирает для человека, но человек может умереть для Бога. История христианского мира со времен гуманистического грехопадения есть история неминуемой гибели красоты. Красота еще цвела, являлись гении и достигали невиданного, неслыханного, но семя соблазна было посеяно и путь гибели был предначертан. От эпохи к эпохе, от века к веку все более колебалась богочеловечность, все больше формализовалось и увядало богосознание, все меньше сознавалась культура в ее абсолютных заданиях: хранении богочеловечности, воплощении божественных содержаний, устремленности к совершенству.

Из эпохи в эпоху, из века в век отдалялся человек от Бога, и культура - от божественных содержаний. В XIX веке Гегель объявил искусство «религией, в которой человек поклоняется самому себе». Это означало нечто куда более страшное, чем может показаться на первый взгляд, ибо такое определение означало не нежелание, а неспособность. Человек всегда делает своей религией высшее, на что он духовно способен. И это означает, что если самого себя он избрал предметом поклонения, то он не может истинно поклоняться ничему более высокому и совершенному, то есть попросту не знает, не может познать духом своим никакой ценности и никакого совершенства превыше собственных. Ничем другим кроме «смерти Бога» и гибели красоты тут не может кончиться. Отнимая себя и свое от Бога, человек лишь кратко и мнимо становится господином самому себе.

Жуткое Спинозово требование «не плакать, не смеяться, а понимать» с леденящей душу буквальностью воплотилось в отношении современного человека к красоте.

Правда, в том, что любое искусство, любая мысль, всякая культура должна быть религиозной. Если не в прямом смысле служения христианскому церковному культу, то в строгом смысле духовной литургичности, благоговения перед божественными ценностями, сознания Образа и Подобия Божия как неприкасаемого залога самой возможности красоты. Образ и Подобие Божье есть вселенская формула богочеловечности. Гармония человеческого лица, стройность рожденных человеком созвучий, совершенство им произносимого слова — все это черты Образа и Подобия Божия, напечатленного на че­ловеке Творцом. Нет писаных законов красоты, нет правил со­хранения Образа и Подобия Божия, но есть духовная гарантия его неприкосновенности и неразрушения - вера в Бога.

То варварство, которое царит сегодня в искусстве), говорю, царит, хотя существует, к счастью, и другое!), пугает, но оно заставит задуматься, если увидеть его как конец пути, пройденного культурой от боттичеллиевских граций через рубенсовского «Вакха» до «Авиньонских девушек» Пикассо; от баховских пассионов через гибель вагнеровских богов до шёнберговского «Лунного Пьеро»; от религиозной мистики Экхарта и Бёме через геге­левский панлогизм до сумеречной культурологии Шпенглера. Этот путь не был прихотью или чудачеством. Это был честный путь христианской души через богоборчество в богооставленность, путь, полный взлетов и падений, но прежде всего - неуклонно нарастающей символики отчаяния. Портрет культуры христианского мира нового времени – это портрет Дориана Грея, на котором все страшней проступали звериные черты по мере отпадения от Бога – единой живящей основы всякой человечности.

Когда ошибочность предпочтений делается конститутивной для индивида, эпохи, народа, то есть когда перестановка низкого на место высокого становится привычной нормой, подрывая тем самым объективный порядок ценностей, тогда речь идет об извращении и болезни оценочной деятельности. В истории человечества периодически случается такой сдвиг, когда великие цели, еще вчера придававшие ясную архитектонику жизненному пространству, утрачивают свою четкость, свою притягательную силу и власть над человеком, а то, что призвано заменить эти цели, еще не достигло очевидности и необходимой убедительности. В подобную переходную эпоху жизненное пространство чудится расплывчатым, шатким, колышущимся вокруг индивида, шаги которого по дороге жизни тоже делаются неуверенными, потому что поколеблены и размыты смысложизненные точки отсчета. Сам путь, словно ускользая из-под ног, приобретает зыбкую неопределенность.

В такой ситуации находимся сейчас не только мы, но и человечество в целом. Чувствуется изношенность традиционных ценностей в условиях усложняющегося мира, симптомом чего и является лавина глобальных проблем и геополитических конфликтов. Системы ценностей, которые до сих пор организовывали человеческую деятельность, утратили свою императивность. Они, конечно, провозглашаются, но не по ним живут, и человек теряет ясность, по каким звездам ему жить. Уже Дильтей и особенно Ортега-и-Гассет подчеркивали наступающую анархию всех глубочайших убеждений. Все стало мимолетным, и в этом потоке суете ценностные ориентиры утрачивают свое жизненное значение. Но другого выхода нет, как только восстановить подлинную иерархию ценностей.

Использованная литература

 1. Сорокин П. Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992.

 Філософія. Культура. Життя. вип..23, Дніпропетровськ, 2003.