|
В. И. Шубин
АНТИУТОПИЯ В ГРАФИКЕ
(отношения полов
как проблема с точки зрения художника и философа)
В 1997 году в Италии (Верона, издательство
CIERRE GRAFICA) тиражом 500 экземпляров вышел в свет
роскошный альбом художника и поэта Б. Левита-Броуна «HOMO
EROTIKUS». Уникальное издание как по качеству
подготовки, так и по своему изобразительному и смысловому
содержанию. Мы как-то уже отвыкли от книг, в которых опредмечена
высокая полиграфическая культура. Здесь же есть все: высшего
качества бумага, предельно четкое изображение (черное – на белом
фоне); роскошный переплет с золотым тиснением, гарантирующий
цельность альбома на длительное время, и даже твердый глянцевый
футляр для хранения книги. Продумано все для бережного
пользования и эстетического восприятия издания. Конечно, это
отразилось на розничной цене альбома ( по нашим меркам она очень
высокая), но, видимо, только так и должны издаваться
произведения высокого искусства. Сопроводительный текст дан на
английском языке, но в настоящей статье, там, где это
требовалось, приведены русские варианты названий графических
рисунков-образов, данные самим художником. Естественно,
возникает вопрос, а как же ознакомиться с альбомом; ведь далеко
не каждый может поехать в Италию. Шанс есть, хотя и небольшой:
часть тиража поступила в Санкт-Петербург, а остальное – дело
случая.
1.Графический
символ как способ обостренного внимания к проблеме.
Вначале альбом Б.Левита-Броуна приковывает внимание самим
названием: «HOMO EROTIKUS». Не
дань ли это моде? Не апология ли секса? Не дорогой ли это
рекламный «шедевр» из мира порно-бизнеса? Или попытка по данной
акциденции дать еще одно определение человека, продолжив тем
самым их вереницу, начатую в Новое время Карлом Линнеем? Ни то,
ни другое, ни третье… Центральной темой альбома является
проблема человека. Все размышления автора средствами графики
посвящены ей; это – раздумья художника о судьбе человека, о
судьбе человеческого в человеке и обеспокоенность за его
будущее. Смысловое поле всех графических рисунков одно –
предостережение: «HOMO EROTIKUS» – это
дорога в никуда, в расчеловечивание, в чистую животность без
мысли, без любви и красоты. Неслучайно альбом имеет
подзаголовок: «Из глубины омерзения и очарования». Борис
Левит-Броун – художник, мыслитель, спонтанный антрополог, с
обостренным ощущением кризисного состояния человечности в
современном мире. Приверженность высоким ценностям, восприятие
человека через должное, – т.е. как образа и подобия Божия, –
заставляет пристальнее вглядеться в сущее и в самого себя,
увидеть и мучительно пережить потрясающую глубину деформации
идеала человека и выразить это в символической форме. Зачем?
Чтобы современник вместе с ним пержил эти кошмарные символы,
чтобы он отпрянул в ужасе от той возможной альтернативы, –
альтернативы бестиализма, – которая подтачивает человеческое
бытие. Да, художник мыслит на пределе, доводит до логического
конца путь homo erotikus.
Тягостными и жуткими кажутся некоторые графические пассажи.
Временами образы альбома шокируют соединением неудержимой
животности и нравственного самоосуждения. Это в полном смысле
слова темная антиутопия и в то же время мужественное
рисунчатое слово о грозящей катастрофе не от ядерного
оружия или экологического кризиса, а от деградации человеческого
начала. Ибо самая сложная проблема есть проблема человека; все
другие будут разрешены и преодолены, если человеческие качества
не будут окончательно девальвированы. Вот и показывает художник
образы возможного будущего, когда стирается демаркационная линия
между человеком и животным. Но животное и должно быть животным,
к нему никаких претензий быть не может. Другое дело – человек…
Левит-Броун идет по пути, который намечен великими
предшественниками: Босхом, Гойей, Домье. У них чудовищ порождает
жестокость, сон разума и обесчеловечивающий рабский труд. В
данном же случае – и это совершенно новый феномен в
изобразительном искусстве – чудовищ порождает животная страсть.
Художник посвящает целую книгу совершенно своеобразной графики
проблеме взаимоотношения полов и показывает, какие опасности
подстерегают здесь человека, каким глубоким может быть падение,
если видеть в женщине только самку, лишь объект полового
влечения. «HOMO EROTIKUS» – это яростная
полемика с Фрейдом и бескомпромиссная критика того
сексуально-летального уклона в современной европейской
цивилизации, который проистекает из бездуховности и торгашеской
эксплуатации человеческих пороков.
Здесь, пожалуй, стоит остановиться на понятиях «утопия» и
«антиутопия». Сокращенный заголовок главного
социально-философского произведения Томаса Мора «Утопия» (1516
г.) дал название целому жанру мечтаний в литературе и науке.
Дословно «утопия» значит «нигдея», т.е. место, которого нет.
Конечно, утопии были и до Мора, причем задолго до него. В
древности – это утопические учения Лао-дзы, Гесиода, Платона,
Маздака и т. д. Утопия есть проект идеального человеческого
общежития, которое либо мерещится автору впереди, либо же
посещает его как воспоминание о «золотом» веке, который
желательно реставрировать. В новоевропейской культуре, начиная с
Мора и Френсиса Бэкона, с его научно-технической утопией «Новая
Атлантида», жанр утопии, главным образом служил выражением
прогрессистского понимания истории. Неслучайно любимым девизом
Сен-Симона было: «Золотой век – впереди!» Лишь романтики шли не
в ногу с веком, утверждая, что он остался позади, в раннем
средневековье, в эпоху рыцарства и крестовых походов. Романы
Вальтера Скотта, к примеру, пронизаны ностальгией по этой эпохе.
Однако, с нарастанием социальной напряженности и связанных с ней
кровавых рапсодий, с обострением кризиса техногенной
цивилизации, утопии сменяются антиутопиями. Если первые есть
идеал желаемого, потребного будущего, то вторые рисуют
отрицательный его образ. Антиутопия – предупреждение о грозящей
катастрофе, которое стало все чаще звучать с начала ХХ века в
произведениях Уэллса, Джека Лондона, Замятина, Оруэла, Хаксли,
Брэдбери и т.д. Антиутопия становится знамением времени,
симптомом тотального кризиса индустриально-технологической
цивилизации. В этом же русле протекает и творчество
Б.Левита-Броуна как художника, только объектом предупреждения
является кризис в отношениях полов, деформация эротической
культуры в индустрию секса и сексопатологии. Установка на
эротику как абсолютную ценность также чревата опасностью для
человека, ибо подтачивает, разрушает такие универсалии культуры
и цивилизации как любовь, брак и семья. Предельное замыкание на
половом влечении неизбежно ведет к трагедии, притом без
катарсиса. Таков смысл всех 87 графических изображений альбома.
Книга разбита на 5 частей: 1. Лица желания.
2. Лица наслаждения. 3. Лица насилия. 4. Сны
тоскований. 5. Символизм. От рисунка к рисунку нарастает
темная чувственность: «Мануальное знакомство» (№1) –
«Пробуждающая зверя» (№16) – «Пределы наслаждения» (№24) –
«Динозавр» (№34) – «Дух насилия» (№43) – «Женское рабство» (№53)
– «Блудница на звере» (№71) – «Полет валькирий» (№78) –
«Зооморфизм» (№85) – «Смущенный Нарцисс» (№87). Эротическая
тьма, эскалация животности, полная богооставленность, пределы
духовной дегенерации… Женщина, как правило, изображена
страдательным существом. Художник сохраняет женскую красоту и
пластику, даёт ощутить неизбывную притягательность женского
тела. Сексуальные монстры и звероподобные существа, чаще всего,
мужского пола. Автор, судя по рисункам, придерживается той точки
зрения, что в эротической любви женщина утверждает и сохраняет
себя, поскольку женское начало воплощает в себе природу, а
природа расцветает плотью. Мужчина же по данной концепции теряет
себя в плотском эротизме, ибо мужчина есть, прежде всего, начало
духовное, реализующее себя духовно-творчески, а не
природно-плотски. Однако, дух графики Левита-Броуна не
плоско-дидактический, не формально-назидательный. Его образы –
не наставление в ходульной нравственности, не уроки
«общественной морали», а настоящая драма. Сквозь них
проглядывает не только человеческий стыд художника за озверение
мужчины в половой похоти, но и мучительная несвобода от плотских
соблазнов, отчаянная идеализация женщины, которую он не в силах
не любить и не облагораживать, даже понимая, что она зачастую
есть «пробуждающая зверя». Автор «HOMO EROTIKUS»
разоблачает не женщину, а самого себя. Его графика – не только
обвинение, но и мучительное признание, даже самосуд. Художник
честен и в своих разоблачительных пониманиях и в терзающих его
страстях.
Как и Иван Ефремов, Борис Левит-Броун явно на стороне женского
пола. С этим вряд ли можно согласиться. Каждый пол по-своему с
ума сходит. К тому же женщина может провоцировать мужчину на
гибельное распутство, т.е. неизбежно причастна к превращению его
в homo erotikus. Альбом Левита-Броуна
– зримое покаяние и одновременно разоблачение современной
цивилизации, давно уже торгующей половой похотью, подталкивающей
человека к жуткой трансмутации из homo sapiens
в homo erotikus.
Утопия – благостна и радостна, она сеет обманчивые сны,
пробуждение от которых тягостно. Антиутопия – сгусток
негативности, она концентрирует тьму и проецирует её из
настоящего в будущее, показывая гибельность путей, которыми
мчится человечество. Утопия всегда светлая, ибо дистанцируется
от мрачных сторон настоящего и манит в светлую даль; антиутопия
же всегда темная, ибо предупреждает о темноте этой дали. В
отличие от утопии она заключает в себе терапевтический эффект и
побуждает к действию. Как любил выражаться Мартин Хайдеггер,
спасительный свет видится на краю пропасти. В этом прежде всего
положительное значение альбома Б.Левита-Броуна. Сгущая краски,
художник встряхивает зрителя для восприятия положительных
ценностей, а значит и побуждает к осмыслению проблемы
взаимоотношения полов в позитивном духе.
Еще раз подчеркнем: художественное произведение Б.Левита-Броуна
нельзя рассматривать как очередной альбом эротической графики.
Мало ли таковых в наше свободное от морали время! Разумеется,
некоторое влияние на его творчество оказали Обри Бердсли и
известный на Западе график-эротик Ханс Беллмер, но это влияние
не прямое, не методическое, а интуитивно-схватывающее, без
подражательства. Оценивая художественное качество рисунков, их
ассоциативный ряд, конечно же нужно учитывать перекличку
художника с учителями графического мастерства и диалог с
традицией. Но вне смыслового пласта, заключенного в альбоме,
графическое искусство Б.Левита-Броуна будет являть лишь смесь
изящества и разнузданности, одиозных воплощений его эротической
фантазии. В том –то и дело, что художник не просто фантазирует,
но и мыслит; продуктом этого синтеза мысли и образа является
символ, а он всегда имеет значение. Графические ассоциации
Б.Левита-Броуна и есть символ эпохи, в которой без труда
просматривается тенденция к homo
erotikus, т.е. культивирование сексуальной одержимости,
подогреваемой секс-бизнесом. Европейская цивилизация оказалась
замешанной на плотском эротизме и логика размещения рисунков в
альбоме подчинена тому, чтобы подчеркнуть нарастание
эротического плотоядия. В этом смысле книга художника
бескомпромиссно правдива; в ней в символической форме выражена
очень темная правда. Альбом есть суд над эпохой, но и над собой,
ибо каждый из нас несет в себе блеск и нищету своего времени. В
своем этическом дальнодействии альбом взывает к осознанию
собственной греховности и своей личной вины за эскалацию
животности. Терапевтический эффект этого шедевра бесспорен,
другой вопрос – как найти дорогу к зрителю и читателю, ведь
альбом пока не стал публичным достоянием.
Но чем заменить разрушенные ценности? На каких путях может быть
восстановлено их нормальное функционирование? Современная
цивилизация, бесспорно, сильно деформировала человеческие
отношения, в том числе и отношения между мужчиной и женщиной.
Весь замысел художника пронизан беспокойством и содержит
упования на преодоление дисгармонии между полами. Но это
возможно лишь на путях, ведущих к Храму, на путях осознания
святости любви, брака и семьи как универсальных ценностей
человеческого бытия. Рассмотрим их подробнее, но уже в
позитивном аспекте, в плане гармонизации взаимоотношений между
мужчиной и женщиной.
2. Любовь как проявление
родовой сущности человека.
Может быть, никто так глубоко и вдохновенно не выразил словами
ценность любви как апостол Павел в Первом послании к Коринфянам:
« 1. Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви
не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий.
2. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое
познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею
любви, – то я ничто.
3. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение,
а любви не имею, – нет мне в том никакой пользы.
4. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует,
любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет
своего, не раздражается, не мыслит зла,
5. не радуется неправде, а сорадуется истине;
7. все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.
8. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся,
и языки умолкнут, и законы упразднятся…
13. А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь
из них больше» [1, 1256].
Но о какой любви здесь идет речь? – О любви как способе
мироотношения, как жизненном принципе, ориентирующем на единство
человека с Богом, природой и другими людьми. В таком широком
понимании любовь есть стяжание духовного опыта, ведущего к
самоограничению «пламени страстей», к обузданию
эгоизма. Как подчеркивал замечательный русский мыслитель
И.А.Ильин: «Первым и глубочайшим источником духовного опыта
является любовь». Учитывая мощную волну сциентизма, который
сводит нравственные поиски к утилитаризму, нетрудно заметить,
что любовь как принцип отношения к миру просто игнорируется.
Современная техногенная цивилизация, в сущности, с порога
отметает простую и ясную интенцию: мир, в котором пребывает
человек, надо любить, а не уродовать. «Духовная любовь, –
замечает в этой связи И.А. Ильин, – есть как бы некий голод души
по Божественному, в каком бы обличии это Божественное не
появилось… Формула этой любви приблизительно такова: «Этот
предмет хорош ( может быть даже совершенен); он на самом деле
хорош не только для меня, но и для всех; он хорош – объективно;
он остался бы хорошим или совершенным и в том случае, если бы я
его не увидел, или не узнал, или не признал его качества; я
слышу в нем присутствие Божественного Начала – и потому я не
могу не стремиться к нему; ему – моя любовь, моя радость, мое
служение…» [2, 156-157].
Есть все основания предполагать, что известным физиком Э.Ферми
руководило не чувство любви к миру, когда он, увидев взрыв
первой атомной бомбы на испытательном полигоне в США,
воскликнул, обращаясь к физикам-коллегам: «Вы говорите, что это
ужасно, а я не понимаю почему. Я нахожу, что это прекрасный
физический эксперимент!» В этой фразе сциентизм манифестирует
себя безо всяких околичностей, без сомнений по поводу
правильности или неправильности содеянного. Ведь вера во
всесилие науки подарила человечеству способность «горы
переставлять». И что же?! Разрушен атом как система, а любви
нет, ибо дьявол не способен на нее. Добро и зло онтологичны.
Кант имел полное право сказать: «Мир лежит во зле», но при этом
протестовал против его умножения. Но и любовь онтологична, а не
сводится только к межчеловеческим, а тем более межполовым
отношениям, ибо должна быть любовь к Богу и к Природе. Онтология
добра и зла – это, в конечном счете, деятельность людей,
направленная либо на обогащение духовного опыта, либо на
деструкцию человеческого начала. Воля к власти над миром
оборачивается разрушением человека. Принцип любви к миру может
проявить себя в творчестве лишь положительных ценностей,
возвышающих индивида и общество. Отношения полов – не
исключение; в противном случае неизбежно сведение любви к сексу,
что равносильно отказу от принципа любви, не существующей без
духовности. Именно на таком понимании любви настаивал Владимир
Соловьев в своей работе «Философия любви».
Любовь к женщине… Неизбывна она, как и иллюзии, с нею связанные.
Современный французский драматург и католический мыслитель,
представитель религиозного экзистенциализма Габриэль Марсель,
следуя традиции, идущей от апостола Павла, также выделяет три
ведущих модуса человеческого существования: веру, надежду и
любовь. Вера придает энтузиазм, но она может угаснуть. Тогда
вступает в свои права надежда, но и ее можно разрушить. Высшим
же аккордом человеческой экзистенции является любовь, ибо в ней
есть все: вера, надежда, энтузиазм, жертвенность и т.д. Марсель
формулирует ценность любви для человеческой жизни следующим
образом: «Существовать – значит быть любимым». В противовес
тезису Локка-Беркли: «Существовать – значит быть воспринимаемым»
(органами чувств).
Однако,
страстное желание по законам психологической компенсации может
привести к отождествлению желания любить с самой любовью. Ведь
первое условие обмана есть самообман. Л.Н.Толстой накануне своей
свадьбы записал в дневнике: «А что, если это скорее желание
любить, а не любовь?» Эта фраза преследовала его всю жизнь. Он
так и не ответил себе на данный вопрос, как и не выбрал веры, а
все-таки на пороге небытия решил порвать с миром и исполнить
долг перед собой. А, собственно, какая разница – объект или
квазиобъект лирических восхищений? В том то и дело, что она
имеет место, поскольку выношенный внутри от желания любить
идеальный образ накладывается на эмпирическую женщину, что
порождает сначала обожание, а позднее оборачивается
разочарованием. И прощальные слова Л.Н.Толстого: «Я люблю
истину… Очень… люблю истину» – может быть, и являются ответом на
его дневниковую запись.
Мужчина и женщина не могут не любить друг друга. Но тут
подстерегают два эмоциональных вывиха: или платонизм, или
донжуанство. Культ Прекрасной Дамы возник в Европе в эпоху
крестовых походов, затем он трансформировался до почитания
Недоступной Девы с его последней разновидностью в поэзии русских
символистов – Софии как «Вечной женственности» (Вл.Соловьев) и
Прекрасной Незнакомки (А.Блок). У Данте и Петрарки любовь к
умершим Беатриче и Лауре обрела самую рафинированную форму этого
великого чувства. Дальше идти некуда, идеальный образ настолько
заколлапсован, что теряет всякую связь с живым объектом.
Духовный компонент любви так гипертрофирован, что совершенно
вытесняет физически-реальное; это уже не любовь к живому,
конкретному человеку, а именно к вымышленному идеалу – образу
человека.
Другая
крайность – изгнание духовной компоненты из чувства любви, т.е.
отсутствие идеала вообще. У Сьерена Кьеркегора носитель такой
любви называется «эстетическим человеком», символом которого
является Дон Жуан. В сочинении «Или – или» он рассматривает
варианты эстетической романтизации любви и показывает к каким
парадоксам она приводит. А именно: божество светлого чувства
соединяется с демоном темной чувственности; эротизм же, отъятый
от нравственности, превращается в погоню за наслаждениями и
ведет к внутренней опустошенности. Если же субъект исповедует
христианство, то эротизм обостряется осознанием греховности
совершаемого или мыслимого. Еще глубже парадокс такой любви
вскрыт у другого экзистенциального мыслителя – у
Ф.М.Достоевского. Последний утверждает безысходность и
трагичность любви в мужской судьбе вообще, если отсутствует своя
София или Дева, т.е. когда отринут идеал Женщины. Любовь
является в этом случае лишь способом самоутверждения безбожного
человека. На примере судьбы Ставрогина Достоевский показывает
как любовь, будучи проявлением своеволия и сладострастия, ведет
к гибели. Темная, страстная, безбрачная и внебрачная, иначе
говоря – негативная, она раздваивает личность, не давая ничего
положительного. Достоевский не является певцом любви. Тема любви
для него не самоценна, а необходима лишь для уяснения
трагической судьбы человека, для испытания мужества свободой в
антропологии духа. Поэтому у него и нет культа Мадонны. Он, как
великий антрополог, подвергает человека духовному эксперименту –
отпускает его на свободу, не сомневаясь, что она перейдет в
своеволие. Если у Данте человек – элемент божественного космоса
(микрокосм), у Шекспира – герой в плоскости земного гуманизма,
то у Достоевского раскрываются подземные глубины человеческого
духа, в которых скрываются Бог и дьявол, добро и зло, красота и
безобразие. И любовь здесь – не исключение, она вмещает в себя
все эти ипостаси, ибо каков человек – такова и любовь. В
современной поэзии прекрасным примером изображения такой любви
является сборник стихов Б. Левита-Броуна «Строфы греховной
лирики» [3]. Темная чувственность мутит сознание, подавляет
волевой импульс, и сборник целым рядом содержащихся в нем
стихотворений лишний раз показывает, какую страшную власть может
иметь женщина над мужчиной, и прежде всего своей телесностью и
устремленностью на предметность бытия. Есть древняя максима:
«Железо испытывают огнем, женщину – золотом, а мужчину –
женщиной». Будда сетовал на то, что женщина в лице матери,
сестры, жены, дочери буквально преследует мужчину и привязывает
его к миру житейской круговерти, воздействует на инстинкт,
порабощающий человеческое достоинство. И многие поэты прошли
этот «путь из раскаленных плит», кляня все на свете. Взять хотя
бы Валерия Брюсова и его стихотворение 1911 г. – «Да, можно
любить ненавидя»… Спасет ли красота мир, как об этом мечтал
Ф.М.Достоевский? Может быть, да только не внешняя женская,
роковым образом содержащая в себе волю к власти над мужчиной, а
именно любовь как жизненный принцип, как средство укрепления
человеческой солидарности, т.е. любовь по Вл.Соловьеву. Ведь
внешнее очарование может уступить место разочарованию, которое
нередко оборачивается циничными суждениями женщин и людей
вообще. В этом случае жизнелюбивый, радостный, мажорный взгляд
на мир смещается в сторону тоски и душевной усталости. Так
бывает нередко, поскольку «греховная любовь» не поднимает, а
разрушает личность.
Если
определить «цветовую гамму» чувства любви, то для него нередко
характерны два полярных «цвета»: красный и черный, как это и
имеет место в названии известного романа Стендаля. Семантика
цветообозначений служит одной из основных эстетических
характеристик, ибо с цветом человек издавна связывал огромное
количество ассоциаций. В данном случае с ним связывается
настроение, чувство. Красный цвет принадлежит к числу древнейших
символов; на Руси он издревле означал жизнь, радость, праздник;
с принятием христианства добавились новые смыслы. Черный
символизирует завершенность любого явления. Это цвет конца,
смерти, пустоты, горя и скорби. Оппозиция «красное – черное»,
свойственная многим культурам, вошла в восточно-христианскую
традицию с достаточно устойчивым значением: «начало – конец».
Вот и в любви «эстетического человека» фейерверк радостных
чувств сменяется на противоположное. Соммерсет Моэм в своих
повестях и романах постоянно доказывает, что любовь мужчины к
женщине и наоборот несет только несчастье, беду, разочарование,
а то и смерть. Но кто бы и сколько бы ни пугал людей этим, тяга
мужчины и женщины друг к другу неизбывна. Вопрос в другом: как
выйти из трагедии, которая тоже неизбывна, не разрушая себя как
личность, не сбиваясь на пошлость и цинизм. Это возможно только
на путях к жизнеутверждающим ориентирам, т.е. на путях к более
широким ценностям, таким как любовь к Богу, к Природе, к
ближнему, к Родине, к искусству, к саморазвитию и т.д., которые
неизбежно одухотворяют отношения полов.
Человек, не переживший любви – это несостоявшийся человек, он не
выявил свою родовую сущность и не проявил свою неповторимую
индивидуальность. При всех неудачах интимно-эмоциональной жизни
нельзя сомневаться в способности каждого и особенно женщины быть
носителем глубокого и жертвенного чувства. «Любовь, – писал
Гегель в «Лекциях по эстетике», – прекраснее всего в женских
характерах, ибо в них преданность, отказ от себя достигает
наивысшей точки – она концентрирует и углубляет всю духовную и
действительную жизнь в этом чувстве, только в нем находит опору
своего существования. И если на них, на их любовь обрушивается
несчастье, то они тают, как свеча, гаснущая от первого
дуновения» [4, 275-276]. Вот о такой встречной любви только и
можно мечтать, но каждый ли мужчина ее оценит и на нее
откликнется. Об этом ведь тоже не надо забывать.
Страшна не сама по себе неразделенная любовь, а отсутствие
любви. Как верно замечает опубликовавший несколько книг о
чувстве любви Юрий Рюриков: «Трагедия неродившейся любви – одна
из самых массовых человеческих трагедий, и вполне возможно, что
муки неиспытанной любви куда страшней для эволюции человечества,
чем муки неразделенной любви. Ведь человек, который не полюбил,
– это человек, который не поднялся на какие-то свои высшие
уровни, не стал настоящим человеком…» [5, 133]. И далее: «Потому
что идеал человека, настоящий человек – это
homo amans – человек любящий» [5, 269].
3.
Неизбывность брака и его парадоксы.
Брак есть санкционированная обществом форма взаимоотношения
полов. После работ Бахофена «Материнское право» и Моргана
«Древнее общество», которые появились во второй половине ХІХ
века, стало ясно, насколько сложны и разнообразны формы брачных
отношений. Открытия этих гениев этнографии в доступной форме
изложены Энгельсом в его книге «Происхождение семьи, частной
собственности и государства», которая до сих пор остается ценным
источником в данной области, поскольку указанные работы Бахофена
и Моргана давно не переиздавались.
В основе брака лежит половой инстинкт и половая дивергенция,
т.е. деление людей на мужчин и женщин. На эту тему написано
много, но до сих пор в целом ряде аспектов остается
непревзойденной книга Вейнингера «Пол и характер», в которой
дается обстоятельный анализ проблемы пола, специфики мужчины и
женщины, перипетий сексуальных влечений и особенно в таких
главах, как: «Законы полового притяжения», «Мужчина и женщина»,
«Мужская и женская сексуальность», «Мужская и женская
психология», «Женщина и человечество» [6].
Разумеется, после Вейнингера написано много и многими, но, к
сожалению, традиция, заданная Фрейдом, сильно запутала проблему
брачных отношений и природы полового влечения, хотя целый ряд
работ отечественных и зарубежных авторов заслуживают внимания
[7]. Много по проблеме брака и семьи писали Розанов В.В.,
Бердяев Н.А., Фромм Э., Маркузе Г., причем Бердяев и Фромм
принципиально отвергли фрейдистскую концепцию любви и брака.
Отнюдь не отрицая заслуг Зигмунда Фрейда как ученого-психолога,
обосновавшего метод психоанализа [8], приходится все же
констатировать негативный характер мировоззренческих выводов из
этого метода. Фрейд как философ унизил человека, создал
карикатуру на него, доведя до крайности биологизацию человека.
Вот три краеугольных камня философского фрейдизма: 1. в
поведении человека главную роль играют бессознательные процессы,
т.е. половой инстинкт (Эрос) и инстинкт разрушения (Танатос);
находясь в состоянии бинарной оппозиции, они неподавляемы; 2.
бессознательные инстинкты противоположны сознанию, социальности,
разумности, аморальны и не совместимы с культурой; 3.
бессознательные процессы врожденны, формируются в детстве и в
дальнейшем психическая жизнь индивида почти не развивается.
Здесь неверно все. Бессознательное не сводится к горстке
инстинктов; человек не является их рабом, а тем более придатком
к собственным гениталиям; бессознательное является лишь частью
психики, поэтому сознание и бессознательное (инстинкты,
безусловные рефлексы, моторные реакции, эмоции, интуиция) лишь
дополняют друг друга и создают условия для нормальной
психической деятельности. Фрейд как врач-психотерапевт
действительно наблюдал факты аномальной психической жизни, но с
больных, с невротиков перенес свои наблюдения на человека
вообще. Результатом такой экстраполяции и явилась совершенно
ложная концепция брака, полового влечения, изложенная им в ряде
работ [9]. Для Фрейда человек по природе своей - животное и не
более, охваченное сексуальным влечением.
В чем различие между браком и любовью? Любовь есть чувство, т.е.
явление, прежде всего духовнопсихическое, в то время как брак
относится к психофизиологической сфере. Поэтому брачная жизнь
имеет место и в животном мире, там, где есть половая
дифференциация; любовь же – только человеческий феномен. Отсюда
крайне ошибочно отождествление любви с сексом, с физиологией, с
половым актом. Вне культуры, социальности, чувства любви
половое влечение не будет облагораживать брачные связи как
отношения между мужчиной и женщиной.
В силу непрерывности сознания любовь не ограничивается лишь
данным моментом, актом, переживанием, а является одновременно
волнующим воспоминанием и светлым ожиданием, сочетается с
фантазией влюбленных и стремлением к личному счастью. Любовь
связана с моралью, с пониманием добра и зла, с чувствами
альтруизма и долга, со стремлением уважать друг друга и хранить
эту дружбу как истинное благо; вплоть до самоотдачи, до
бескорыстного служения. «Я убежден, - писал Франкл, - в том, что
страдание, вина и смерть – названные мною «трагическим
триединством человеческого существования» - ни в коей мере не
умаляют смысла жизни, но, наоборот, в принципе всегда могут
трансформироваться во что-то положительное. Говоря словами
Р.У.Эмерсона: « Есть лишь одна честь – честь оказать помощь,
есть лишь одна сила – сила прийти на помощь» [10, 23].
Любовь творит красоту, обостряет способность к ее восприятию,
стимулирует художественное творчество; красота же в свою очередь
облагораживает брачные отношения. Брак без добра, красоты,
разумности действительно тяготеет к голому сексу, к простой
животности, к физиологическому голоду – и это его первый
парадокс. Человек преодолевает односторонность половой связи,
ибо средством регуляции между полами выступает не только система
запретов, но и чувства стыда и вины, которых нет у животных,
поскольку они порождены культурой и являются нравственным
украшением мужчины и женщины. У Фрейда же наоборот: половое
влечение не участвует в создании красоты отношений; природа и
культура у него – антагонисты, а поэтому имеет место
неустранимый конфликт инстинкта и культуры.
Зачем люди вступают в брак? – Иметь возможность свободно, а не
тайком, любить друг друга; взаимно удовлетворять эмоциональные и
социокультурные потребности, но главное – воспроизводить
потомство. Брак – самая оптимальная форма для совместной жизни
мужчины и женщины и удовлетворения потребности в продолжении
рода. Но тут на пути к реализации указанных целей встает другой
парадокс брака. Человек склонен превращать половое влечение в
объект постоянного наслаждения, не служащего функции
размножения. Наслаждение становится самоцелью; гедонистская
установка пропитывает связи между полами и наступает инфляция в
отношениях между мужчиной и женщиной. Рушится институт брака.
Так было в эпоху поздней античности, то же имеет место и сейчас.
Погоня за плотскими наслаждениями убивает не только брак, но и
любовь. Ведь она по самой сути есть духовное состояние, дающее
человеку право на физическую близость. Брак без любви – это тоже
парадокс, порождаемый или голым расчетом, или слепой страстью.
Не освещенный чувством любви, он лишается искренности и теряет
нравственное достоинство. Любовь бескорыстна, не терпит
неравенства и принуждения, не отделима от красоты, она нуждается
в физическом и духовном совершенстве, т.е. тоскует по идеалу; в
ней снимается антагонизм чувства и долга. Более того, любовь
есть особый вид деятельности, ибо она не мирится с
несовершенством мира и стремится преодолеть эгоизм, жестокость,
обман и т.д. – а значит, является синонимом человечности. Что же
остается от брака, если в нем отсутствует человечность?! –
Только секс, ложь и лицемерие, да еще зачастую насилие.
Секс – искушение для брака и многие его не выдерживают, тем
более в условиях секс-бизнеса. Перешедший разумные границы, он
разрушает брачные связи и порождает зло. Во всех древних учениях
мужское начало символизировало активность, волю, энергию, нечто
дающее. А вот в тантризме – древнем религиозном учении Индии –
все наоборот: творческое, энергийное, пробуждающее мужчину
начало идет от женщины. Поэтому в тантризме огромную роль играет
секс, для чего предусмотрены специальная медитация, йога и
жертвоприношения. Надо ли после этого удивляться тому, что в «Кама-сутре»
дано описание 729 любовных позиций. Дольше идти некуда. Не
случайно поэтому в тантризме ведущую роль в пантеоне богов
играет богиня Кали, обнаруживающая себя через каждую женщину.
Кали – символ оплодотворения, слияния, творения, но и
одновременно разрушения, зла, темного начала. Болезни, войны,
убийства – неотвратимые результаты ее деятельности. По индийской
хронологии современная эпоха как раз Кали – юга (эра), т.е.
время господства черной богини. Тантра – это культ сексуального
экстаза, оборотной стороной которого является зло, деструкция,
смерть.
До сих пор пока не было общества, в котором бы господствовала
именно любовь и существовала подлинная культура чувств. В наш
циничный век, когда утвердился культ секса, тантризм, кажется,
обрел второе дыхание. «Сексуальная революция», «свободная
любовь», «индустрия развлечений» - ведь это знамения наших дней.
Агрессивная деструкция любви связана не только с культом вещизма
и потребительства, но с развенчанием святости брака,
самобытности и интимности любви. И неудивительно, что практика
«сексуальной раскованности» теоретически обоснована в русле
школы фрейдизма, который видит в подавлении человеческой
сексуальности источник невротизации населения, половых
извращений, проституции и т.д. Не кто иной, как врач и психолог
В.Райх – автор книг «Сексуальная революция» и «Функция
организма» – выступил за эмансипацию сексуальной распущенности
от гнета, якобы, репрессивной цивилизации. Оздоровление
западного общества он видел в отказе от патриархата, от
моногамной семьи, от аскетической морали и сексуальной
репрессии, в раскрепощении женщины, сексуальных инстинктов и «оргазменной
жизненной энергии».
Эти идеи упали на благодатную почву «массового общества» и
получили свое подкрепление в творчестве Герберта Маркузе,
издавшего в 1955 г. книгу «Эрос и цивилизация. Философское
исследование о Фрейде». Заимствуя у Райха идею о репрессивном
характере культуры, Маркузе провозгласил «Великий Отказ» от всех
форм угнетения, начиная от сексуальной репрессии и
патриархально-моногамной семьи и кончая государственным
репрессивным аппаратом. Социальная революция, по его мнению,
невозможна без сексуальной революции, иначе не сможет возникнуть
«либидная цивилизация», в которой будут господствовать
творческий Эрос и «принцип наслаждения», свобода и фантазия,
любовь и красота. Символами этой новой цивилизации у него
являются образы античной мифологии – Орфей и Нарцисс, тогда как
Прометей – символ репрессивной цивилизации. Написано красиво, но
в концепции Райха -
- Маркузе есть один недостаток: они неверны, и последующая
практика воочию подтвердила это. На почве потребительского
общества и массовой культуры их теории обернулись
вульгарно-гедонистской практикой. В условиях
духовно-нравственного дефицита иного и ожидать было нельзя.
4.Семья как цель
и результат брачных отношений.
Любовь и семья.
Семья
есть общность людей, возникающая на основе брака и
кровнородственных отношений. Неточно утверждение, что семья –
ячейка общества; это чисто социологический подход. В широком
смысле слова семья является санкционированной обществом формой,
в которой осуществляется продолжение человеческого рода,
воспитание детей и уход за стариками. Конечно, семья имеет и
социальные функции, но в основе ее лежат отношения полов и
воспроизводство населения, т.е. отношения родителей и детей. Это
не просто социальная общность (ячейка общества), ибо отношения
полов и функция репродуктивности выходят за рамки социума и
коренятся в природе. Значение семьи в истории человечества
состоит в том, что в ней и прежде всего через нее происходит
упорядочение половой жизни людей, воспроизводство поколений и
первичная социализация индивидов. Никакая другая организация или
общность не может взять на себя эти специфические функции семьи
и именно они обуславливают необходимость семьи для общества.
Моральным основанием семьи являются чувства любви и долга; если
этого нет, семью сдерживают только экономические и правовые
скрепы.
Любовь
не терпит неравенства; она есть воплощение свободы, фантазии и
альтруизма. Семья же не может существовать без права,
обязанностей, долженствования. Семья родилась из необходимости,
а не из свободы, но она столь же необходима, как и государство.
Ибо для самосохранения человеческого рода необходимо было
выработать нормы и ограничения для естественной оргийности и
хаотичности полового влечения как природного феномена. Обуздание
природного инстинкта далось дорогой ценой и будет ощущаться
всегда. Ведь тайна полового притяжения есть абсолютная тайна и
она недосягаема для общества, не мирится ни с какими социальными
табу. Поэтому половая жизнь человечества никогда не вмещалась ни
в какие формы семьи и всегда переливалась через установленные
обществом границы. Столь текучие на протяжении человеческой
истории виды семьи (моногамия, полигамия, полиандрия, гавайская
семья, левитин брак и т.д.) всегда сталкивались с проблемой
супружеской неверности, развода, насилия и неравенства,
взаимного лицемерия, эгоистического расчета и подлого
предательства. Пресловутый треугольник упорно следовал,
например, по пятам моногамной семьи. Жорж Санд одна из первых
попыталась даже нарисовать модель положительного треугольника,
особенно в романе «Жак». Не все, видимо, забыли еще счастливый
треугольник из романа Н.Г.Чернышевского «Что делать?». Романы
Жорж Санд сильно повлияли на него и отношения между Верой
Павловной, Лопуховым и Кирсановым строятся в соответствии с
концепцией семьи и брака французской писательницы. К тому же
Чернышевский был фурьеристом, а Фурье в принципе был против
института семьи. Но нельзя не видеть и положительные моменты в
наследии Фурье – Жорж Санд и Чернышевского: они были против
угнетения одного пола другим и отстаивали право человека на
свободу выбора – по любви.
Человечество можно уподобить птице, двумя крылами которой
являются два пола. Ясно, что не может быть свободного полета,
если одно крыло придавлено другим. Длительное время социальная и
половая дискриминация женщины сопровождалась апологией мужчины.
Место «Великой матери» ( на Крите – Геката, во Фригии – Кибела,
в Греции – Гея и т.д.) занял «Великий отец», т.е. бог мужского
пола: в Египте – Амон, в Индии – Вишну, в Финикии – Ваал, в
Греции – Зевс, в Риме – Юпитер и т.д., а злые духи, зачастую,
стали носить женские имена. Ева рождается из ребра Адама, Зевс
рождает из своей головы Афину. Очень ярко это смещение в сторону
мужского пола показано в трилогии Эсхила «Орестея». Клитемнестра
убивает своего мужа Агамемнона по возвращению его из-под Трои в
Аргос. Сын Агамемнона Орест убивает за это мать. Эринии – богини
кровной мести – преследуют Ореста, но он находит убежище в храме
Аполлона, а затем в храме Афины Паллады, в котором и происходит
суд над Орестом, судом же руководит Афина. И каков финал? Эринии
защищают Клитемнестру, Аполлон защищает Ореста, Афина
оправдывает его (у нее же не было матери!). Эринии потерпели на
суде полное поражение. Победило мужское право, в том числе и
право мужчины на многоженство, на развод, на измену, на
превращение жены в рабыню. Рано или поздно это должно было
вызвать волну крикливого феминизма, но главное – привести к
кризису института моногамной семьи.
В ХХ веке ситуация в семейной жизни стала объектом пристальных и
в то же время грустных размышлений многих выдающихся мыслителей.
Очень много на эту тему у Н.А.Бердяева. «…
Семья, - писал он, - связана с социальной обыденностью и
подчинена ее законам. Семья сплошь и рядом охлаждает любовь. Но
было бы ошибочно думать, что в семье нет никакой глубины, и с
легкостью отрицать в ней всякий духовный смысл. Смысл этот не
только в том, что в нашем обыденном мире в форму семьи
вкладывается любовь. Смысл этот прежде всего в том, что семья
есть взаимное несение тягот и школа жертвенности. Серьезность ее
в том, что она есть общение душ перед страданиями и ужасами
жизни. Она двойственна, как и все почти в падшем мире. Она не
только облегчает страдания и тяготы жизни, но и создает новые
неисчислимые страдания и тяготы. Она не только духовно
освобождает человека, но и духовно порабощает его и создает
трагические конфликты с
призванием человека и с его духовной жизнью. И потому
человек должен иногда, по Евангелию, оставить близких своих,
отца и мать, мужа и жену.
… Вечный трагизм семьи в том, что
мужчина и женщина представляют разные миры, и цели их
никогда не совпадают. Это трагическое начало в любви, которое
глубже и первичнее семьи и кристаллизуется в семье. В семье все
уплотняется и отяжелевает, и сам трагизм приобретает обыденный
характер. У женщины иная душевная структура и иное чувство
жизни, чем у мужчины. Она имеет совсем иные ожидания от семьи и
от любви, несоизмеримо большие. В отношении женщины к полу есть
целостность и абсолютность, которым никогда не соответствует
раздробленность и относительность мужского отношения к полу. В
сущности, большая часть браков несчастна.»[11, 207].
Разрыв цепи: любовь – брак – семья
стал постоянной темой в творчестве Эриха Фромма, особенно в его
книге «Искусство любить». Подмена любви сексом, внутренней
гармонии человеческих отношений расчетом и коммерцией, рыночными
отношениями превращает, по его мнению, индивида в
автомата-потребителя. Фромм констатирует отчуждение людей от
самих себя, от других людей и от природы и считает это самой
большой угрозой цивилизации: «Мы хотим убедить читателя,
что все его попытки любить останутся тщетными, пока он не
направит все свои усилия на развитие своей личности во всей ее
целостности, чтобы выработать в себе установку на продуктивную
деятельность; что невозможно получить удовлетворение в любви к
одному человеку, если вы не способны любить ближнего вообще,
если у вас нет настоящей скромности, мужества, веры и
дисциплинированности. В культурах, где такие качества
встречаются редко, способность любить – также редкое явление.
Спросите себя: много ли вы знаете по-настоящему любящих людей?»
[12, 110]. И далее: «… Любить – значит принять на себя
обязательства, не требуя гарантий, без остатка отдаться надежде,
что ваша любовь породит любовь в любимом человеке. Любовь – это
акт веры, и кто слабо верит, тот слабо любит.
…
Способность любить требует энергии, состояния бодрствования,
высокой жизнеспособности, которые могут возникнуть только в
результате плодотворной и активной ориентации личности во многих
других сферах жизни. Если человек не является плодотворной
личностью в других сферах, он не будет плодотворным и в любви.»
[12, 175,176].
Фромм
очень много внимания уделяет тому, чтобы люди перестали
отождествлять любовь с сексуальным влечением. Низкопробные
песенки, ширпотребные фильмы и всяческие «шоу» в рамках
«порно-бизнеса» навязывают модель рыночных отношений в этой
предельно интимной сфере человеческого существования. Как на
рынке, стремятся привлечь внимание не столько потребительскими
качествами, а прежде всего внешней упаковкой, так и в
семейно-брачных отношениях зачастую на первое место выходят
чисто внешние признаки: деньги, профессия, социальная роль,
телесность и т.д. И не смотря на то, что в обществе массового
потребления все горят страстным желанием любить, вся энергия
уходит на достижения социально и материально значимых ценностей
типа – успех, богатство, власть – а не на овладение искусством
любви. К тому же почти вся массовая культура, казалось бы,
насыщена «информацией о любви», а подлинного понимания любви
нет; человеку навязываются суррогаты любви. В своей книге
«Искусство любить» Фромм дает описание братской, материнской,
эротической любви, любви к себе, к Богу, любви между родителями
и детьми. Он резко протестует против модного понимания любви, в
истоке которой внезапно нахлынувшее чувство, эмоциональная
спонтанность, необузданная страсть, исключающая ответственность,
духовно-нравственное родство и взаимопонимание между партнерами.
Или расчет, польза, т.е. рыночные отношения, - или необузданная,
животная страсть; вот два убогих взгляда на любовь.
Фромм
пишет: «… Здесь, однако, возникает важный вопрос. Если все
устройство нашего общества и нашей экономики основано на том,
что каждый ищет выгоды для себя, если его руководящим принципом
является эгоцентризм, смягченный лишь этическим принципом
справедливости, то как может человек заниматься делами, жить и
действовать в рамках существующего общественного строя и в то же
время по-настоящему любить? Разве последнее не означает, что
нужно отказаться от всех мирских интересов и разделить жизнь
бедняков? Христианские монахи и такие люди, как Лев Толстой,
Альберт Швейцер и Симона Вей, подняли этот вопрос и ответили на
него решительным образом.
… Я
убежден, что признание абсолютной несовместимости любви и
«нормальной» жизни справедливо только в отвлеченном смысле.
Принцип, на котором основано капиталистическое общество, и
принцип любви несовместимы.
… Если
человек способен любить, он должен занять свое верховное место.
Не он должен служить экономической машине, а она ему. Он должен
быть наделен способностью разделять скорее переживание и труд,
нежели в лучшем случае прибыль. Общество должно быть устроено
так, чтобы социальная, «любящая» сущность человека была
неотделима от его жизни в обществе, составляла с ней одно целое.
Если верно, что любовь, как я пытался показать, является
единственно здравым и адекватным решением проблемы человеческого
существования, то всякое общество, которое так или иначе
ограничивает развитие любви, неизбежно рано или поздно погибнет,
придя в противоречие с основными потребностями человеческой
природы. Разговор о любви – не только проповедь. По той простой
причине, что этот разговор о наивысшей и реальной потребности,
присущей каждому человеку. И то, что эта потребность скрыта, не
значит, что она не существует. Анализ природы любви показывает,
что любовь, как правило, отсутствует; социальные условия,
явившиеся причиной этого, заслуживают осуждения. Вера в любовь,
возможную как общесоциальное, а не исключительно индивидуальное
явление, есть разумная вера, в основе которой – отражение самой
сокровенной сущности человека.» [12, 177-178].
В книге
«Иметь или быть?» Фромм разоблачает стремление людей владеть
любовью и друг другом в супружестве, как владеют вещами. Ведь
«брачный контракт, - замечает он, - дает каждой из сторон
исключительное право на владение телом, чувствами и вниманием
партнера. Теперь уже нет нужды никого завоевывать… прилагать
усилия, чтобы быть привлекательным и вызывать любовь, поэтому
оба начинают надоедать друг другу, и в результате красота их
исчезает…Теперь вместо того, чтобы любить друг друга, они
довольствуются совместным владением, тем, что имеют: деньгами,
общественным положением, домом, детьми» [13, 75-76]. Любовь
нельзя «иметь», нельзя заставить любить. Непонимание этого ведет
к взаимным обвинениям в нелюбви и к поиску нового партнера. Так
возникает дурная бесконечность. « Все это не означает, -
подчеркивает Фромм, - что брак не может быть наилучшим решением
для двух любящих друг друга людей. Вся трудность заключается не
в браке, а в собственной сущности обоих партнеров и в конечном
счете всего общества» [13, 76]. Стоит, пожалуй, внимательней
отнестись к этим словам. Так называемые социологические опросы
лишь регистрируют причины семейных конфликтов со слов
опрашиваемых, а значит, ничего не объясняют, ибо главная причина
– отсутствие саморазвития и агрессивный эгоцентризм в ответах
отсутствуют. Психология собственника, если она есть, проявляется
везде – стерегущая, ревнивая, надзирающая, но собственность на
человека ничего общего не может иметь с психологией верности в
любви и браке.
В целом
по-Фромму, в обществе массового потребления имеют место
следующие причины деструкции любви и семейно-брачных отношений:
-
рыночная ориентация в человеческих отношениях,
порождающая у индивидов бездушную рассудочность, эмоциональную
ущербность и нравственную деградацию;
-
собственническая психология людей, привыкших «иметь», а
не «быть»;
-
доминирование вещных ценностей над духовно –
нравственными;
-
легковесное отношение к глубинным вопросам человеческого
бытия;
-
низкий уровень самореализации и духовной культуры
индивида.
Поставив
столь бескомпромиссный диагноз обществу и индивиду западной
цивилизации, Фромм, как и Маркузе, выдвигает задачу формирования
«нового человека», для решения которой требуется «очеловечение»
людей и их взаимоотношений, а для этого необходимо «возрождение
любви». Все это звучит необычайно актуально «здесь и теперь»,
раз уж украинское общество бодро пошло по пути рыночных
отношений и рыночные амбиции стали пронизывать все поры социума.
Фромм
актуален еще и потому, что он идет против течения в вопросах
любви, брака и семьи. Как уже отмечалось, начиная с 60-х годов
ХХ века, на Западе упорно внедрялась и внедряется сейчас с
помощью «секс – бизнеса» идея о тождестве любви и секса. Фромм
предостерегает от сведения любви к сексу и резко критикует
Фрейда за биологизацию человеческих чувств. В книге «Искусство
любить» он выделяет специфику половой любви, именуя ее
эротической и при этом подчеркивает, что любовь рождает секс, а
не наоборот. Фрейд совершенно упустил духовный компонент любви.
Секс без любви, столь распространенный на Западе, констатирует
Фромм, не дает ни истинного счастья, ни радости, ни подлинно
человеческого наслаждения. Он приводит известное выражение: «
После соития животное печально», считая его правильным, ибо
физическая близость не устраняет отчуждения между людьми.
«Одиночество вдвоем» наихудший вид одиночества. «Радость в
сексуальной сфере, - замечает Фромм, - возможна лишь тогда,
когда физическая близость является в то же время и духовной
близостью, т.е. любовью» [13, 143]. Любовь – не вещь, не
собственность и даже не богиня, требующая поклонения. « В
действительности существует лишь акт любви. Любить – это форма
продуктивной деятельности. Она предполагает проявление интереса
и заботы, познание, душевный отклик, изъявление чувств,
наслаждение… Она возбуждает и усиливает ощущение полноты жизни.
Это процесс самообновления и самообогащения» [13, 74]. Фромм
постоянно дистанцируется от «фальшивой любви», т.е., как он
выражается, любви по «признаку обладания», когда имеет место
замыкание индивида на самом себе, на удовлетворении своих
эгоистических интересов. Истинная же любовь снимает эгоизм,
забывает о себе, стремиться преодолеть потребительскую
ориентацию, открывается людям. « Тот, кто любит по-настоящему
какого-то человека, - замечает Фромм, - любит весь
мир.»[13,129]. Как это близко к русской литературной и
философской традиции, к воззрениям Соловьева, Толстого,
Достоевского, Бердяева, Ильина, Вышеславцева… Рассуждения Фромма
о любви выдержаны в духе высокой европейской традиции, идущей от
Платона и апостола Павла и поэтизирующей духовную сторону любви.
Немного таких «певцов любви» на Западе, ибо помимо сведения
любви к сексу, к физиологии, в ХХ веке в литературно-философской
сфере Запада утвердилась пессимистическое, негативистское
восприятие любви. Пожалуй, только Габриеля Марселя можно
поставить в один ряд с Эрихом Фроммом. Для Марселя любовь тоже
сердце человеческого мира, которое перестало биться в
современном мире. Марсель также мечтает о спасении человечества
в «континууме любви» и критерием прогресса общества считает
именно прогресс любви. Но Фромм не просто противостоит
нигилистам и циникам, а одновременно избегает абстрактного
подхода к любви, семье и браку, что имеет место у Марселя, и
пытается научить людей искусству любить, здесь у него немало
тонких замечаний и дельных советов.
К
сожалению, сильнее другая позиция, особенно выраженная у Сартра,
а в литературе у Соммерсета Моэма, воспринимающая любовь не в
положительном аспекте, не как созидательную общечеловеческую
ценность, а выпячивающая разрушительные последствия любви или ее
извращенные формы – мазохизм, садизм, а то и превращение любви в
свой антипод – ненависть. В постмодернистской культуре
доминирующим стало именно отрицательное восприятие любви. Любовь
ущербна и амбивалентна. Взгляд постмодернистской литературы и
философии магически прикован к изнанке любви, к ее проклятию.
Везде она несет сомнения, неуверенность, вечный страх, вину,
обиду, ревность и месть, похищает свободу, вводит в обман, сеет
иллюзии и разочарование. Все это есть уже в работе Сартра «Бытие
и Ничто», а позже – у неофрейдистов и постмодернистов
превращается в подлинную «демонологию любви». Спрашивается,
какой брак и какая семья могут быть построены прочно на основе
такого очернения светлого человеческого чувства?!
Все
революции совпадали в одном: они стремились ниспровергнуть
существующие формы государства, собственности и брака. Нападки
на современные семейно-брачные отношения, пожалуй, достигли
апогея. Социологи дают множество фактов о разводах, о неполных
семьях, о росте холостяков и незамужних, о количестве внебрачных
детей и т.д. Все это верно, но верно и другое. Брак и семья были
и будут организующим началом в общественной и личной жизни. При
всех своих минусах они сохранят себя, но при одном условии, если
Homo sapiens не превратиться
окончательно в Homo erotikus. Только
так человечество может обезопасить себя от духовной деградации и
сохранит любовь как фактор человеческой солидарности.
Л И Т Е Р А Т У Р
А
1.
Библия. М., Издание Московской патриархии, 1988.
2.
Ильин И.А. Путь к очевидности. М., 1993.
3.
Левит – Броун Б. Строфы греховной лирики. Санкт-Петербург,
«Алетейя», 1999.
4.
Гегель Г. Эстетика, т.2, М., 1969.
5.
Рюриков Ю.Б. Три влечения. Любовь, ее вчера, сегодня и
завтра. Минск, 1986.
6.
Вейнингер О. Пол и характер. М., 1992.
7.
См. антологические сборники: Мир и Эрос. Антология
философских текстов о любви. М., 1991; Философия любви, т.1-2,
М., 1990; Русский Эрос, или Философия любви в России. М., 1991;
а также работы отдельных авторов: Василев К. Любовь. М., 1982;
Кон И.С. Введение в сексологию. М., 1988; Рюриков Ю.Б. Мед и яд
любви (Семья и любовь на сломе времени) М., 1990; Вислоцкая
М. Искусство любви. М., 1990; Аттила Бадьони. Любовь: от
пробуждения до гармонии. М., 1992 и др.
8.
См. классический учебник по психоанализу: Куттер П.
Современный психоанализ. Введение в психологию бессознательного.
Санкт – Петербург, 1997.
9.
См., например: Фрейд З. Очерки по психологии
сексуальности. Минск, 1998.
10.
Франкл Ф. Человек в поисках смысла. М., 1990.
11.
Бердяев Н.А. О назначении человека. М., «Республика», 1993.
12.
Фромм Э. Душа человека. М., «Республика», 1992.
13.
Фромм Э. Иметь или быть? М., 1986.
Гуманитарный журнал. Днепропетровск, НГУ, 2002. |
